«Куча знаний и кусок пластика
навсегда поменяли мою жизнь»
навсегда поменяли мою жизнь»
Знакомьтесь, это Илья Шадрин — фотограф и студент 4-го курса Сеченовского университета. В нашем новом интервью он рассказал о том, как двадцать лет прожил с врождённым пороком аортального клапана, а также почему кусок пластика навсегда изменил его жизнь.
Аня: У тебя врожденный порок аортального клапана сердца. Обычно детей с таким диагнозом оперируют в раннем возрасте.
Тебя же прооперировали всего пару лет назад. Почему пришлось так долго ждать?
Илья: Несмотря на то, что о болезни было известно с самого рождения, меня не стали оперировать в детстве, так как порок находился в стадии компенсации и никакими проблемами со стороны здоровья не проявлялся. Поэтому врачи решили
подождать. К тому же мой кардиолог всегда говорила: «Лучше походить с каким-никаким, но своим». Я, конечно, когда немного подрос и узнал обо всех плюсах и облегчениях жизни с замененным клапаном, хотел поскорее его поменять.
Аня: В детстве ты многого не понимаешь, не осознаешь риски, связанные с оперативным вмешательством. От этого у детей присутствует лишь образно-приходящий страх (больницы, врачи,
иголки, белые халаты). Но операция на открытом сердце в 20 лет — это совсем иной уровень осознания происходящего.
Соответственно, уровень страха тоже. Насколько тебе было страшно в ночь перед операцией?
Тебя же прооперировали всего пару лет назад. Почему пришлось так долго ждать?
Илья: Несмотря на то, что о болезни было известно с самого рождения, меня не стали оперировать в детстве, так как порок находился в стадии компенсации и никакими проблемами со стороны здоровья не проявлялся. Поэтому врачи решили
подождать. К тому же мой кардиолог всегда говорила: «Лучше походить с каким-никаким, но своим». Я, конечно, когда немного подрос и узнал обо всех плюсах и облегчениях жизни с замененным клапаном, хотел поскорее его поменять.
Аня: В детстве ты многого не понимаешь, не осознаешь риски, связанные с оперативным вмешательством. От этого у детей присутствует лишь образно-приходящий страх (больницы, врачи,
иголки, белые халаты). Но операция на открытом сердце в 20 лет — это совсем иной уровень осознания происходящего.
Соответственно, уровень страха тоже. Насколько тебе было страшно в ночь перед операцией?
Илья: Во время подготовки к операции я вообще не переживал. Переживала моя мама. Очень сильно. Поэтому все мои силы уходили на то, чтобы успокаивать её и друзей. Успокаивать всех, кроме самого себя. О себе я забыл. Когда в ночь перед «часом икс» я
остался наедине с собой, смутное осознание того, что завтра меня ожидает что-то очень важное и сложное, заставило задуматься о том, что, наверное, будет крайне странно в один миг потерять человека. Тем более такого близкого мне, как я сам. Мне захотелось оставить слова, которые смогли бы успокоить близких мне людей, если бы что-то вдруг пошло не так. Я начал вспоминать имена. Всех тех, кто мне небезразличен и дорог. Просто открыл тетрадь и начал писать огромное письмо. Сейчас я очень рад, что это письмо нигде и никогда больше не прозвучит, кроме моей собственной головы. Я писал всем. Пусть по паре слов, но мне хотелось написать каждому. Помню, как закрыл тетрадь. На часах было около трёх ночи. Спрятал тетрадку в палате. Зашел в ВК, пролистал список друзей, которые были онлайн, и написал самому нейтральному человеку, что если послезавтра я не выйду на связь, ничего ему не напишу, то вот номер моей мамы, я оставил кое-что. Этот человек был, разумеется, в шоке, но согласился. Я не стал ничего объяснять и рассказывать про предстоящую через пару часов операцию.
Аня: Какова была судьба тетрадки после?
Илья: Когда меня перевели из реанимации, я первым делом достал эту тетрадь, разорвал её на мелкие клочья и слил в унитаз. Делал я это с очень широкой улыбкой на лице. Потому что на самом деле я чертовски боялся. Но понял это уже потом, спустя какое-то время, когда пришло осознание того, что у меня новый клапан и новая жизнь. Таким символическим образом был заложен камень на выздоровление.
Аня: Расскажи о своей жизни до операции, как проходило твоё детство?
Илья: На уроках физкультуры в начальной школе мне всегда было очень неловко из-за своего порока. «Почему остальные дети могут бегать, а я не могу?» — этот вопрос постоянно терзал моё юное сознание. Всегда думал, что если у меня получится перебороть себя, пройти через боль и напряжение, то я стану таким же, как и все нормальные здоровые дети. Каждый раз, когда мы бегали кросс, я не мог сказать преподавателю и одноклассникам, что мне
плохо. Поэтому я останавливался, делая вид, что завязываю шнурки. Этот процесс занимал 2-3 минуты, пока мне не становилось лучше, после чего я вставал и бежал дальше. Вот так я
и жил, пытаясь максимально скрыть от всех свою болезнь.
остался наедине с собой, смутное осознание того, что завтра меня ожидает что-то очень важное и сложное, заставило задуматься о том, что, наверное, будет крайне странно в один миг потерять человека. Тем более такого близкого мне, как я сам. Мне захотелось оставить слова, которые смогли бы успокоить близких мне людей, если бы что-то вдруг пошло не так. Я начал вспоминать имена. Всех тех, кто мне небезразличен и дорог. Просто открыл тетрадь и начал писать огромное письмо. Сейчас я очень рад, что это письмо нигде и никогда больше не прозвучит, кроме моей собственной головы. Я писал всем. Пусть по паре слов, но мне хотелось написать каждому. Помню, как закрыл тетрадь. На часах было около трёх ночи. Спрятал тетрадку в палате. Зашел в ВК, пролистал список друзей, которые были онлайн, и написал самому нейтральному человеку, что если послезавтра я не выйду на связь, ничего ему не напишу, то вот номер моей мамы, я оставил кое-что. Этот человек был, разумеется, в шоке, но согласился. Я не стал ничего объяснять и рассказывать про предстоящую через пару часов операцию.
Аня: Какова была судьба тетрадки после?
Илья: Когда меня перевели из реанимации, я первым делом достал эту тетрадь, разорвал её на мелкие клочья и слил в унитаз. Делал я это с очень широкой улыбкой на лице. Потому что на самом деле я чертовски боялся. Но понял это уже потом, спустя какое-то время, когда пришло осознание того, что у меня новый клапан и новая жизнь. Таким символическим образом был заложен камень на выздоровление.
Аня: Расскажи о своей жизни до операции, как проходило твоё детство?
Илья: На уроках физкультуры в начальной школе мне всегда было очень неловко из-за своего порока. «Почему остальные дети могут бегать, а я не могу?» — этот вопрос постоянно терзал моё юное сознание. Всегда думал, что если у меня получится перебороть себя, пройти через боль и напряжение, то я стану таким же, как и все нормальные здоровые дети. Каждый раз, когда мы бегали кросс, я не мог сказать преподавателю и одноклассникам, что мне
плохо. Поэтому я останавливался, делая вид, что завязываю шнурки. Этот процесс занимал 2-3 минуты, пока мне не становилось лучше, после чего я вставал и бежал дальше. Вот так я
и жил, пытаясь максимально скрыть от всех свою болезнь.
«Почему остальные дети могут бегать, а я не могу?»
Аня: Удивительно, как далеко твоё стеснение приводило тебя. Скрывать порок сердца — не самое лёгкое из занятий, а уж тем более для ребёнка. Почему ты так стеснялся?
Илья: Не знаю. Чувствовал себя неловко. Помню, как кто-то в начальной школе узнал про мои проблемы с сердцем, и одна
девочка, которая мне очень сильно нравилась, проронила фразу: «Ну, значит сдохнет раньше». Тогда я решил, что не хочу ни с кем этим делиться. Сейчас все совершенно по-другому. Эти шутки меня
даже немного забавляют. Но когда ты ребёнок, такое поведение сверстников так или иначе заставляет закрыться в себе и никого не подпускать к своим проблемам.
Аня: Что изменилось после операции, помимо того, что ты стал сильнее физически?
Илья: Я осознал, насколько мощным и великим существом является человек. С помощью каких-то инструментов и кусков
какого-то материала он может изменить жизнь другого человека настолько, что это не вписывается ни в какие рамки. Грубо говоря, куча знаний и кусок пластика навсегда поменяли мою жизнь. И уже
отсюда, как ты сказала, выливаются физические моменты - я могу заниматься спортом. Могу бежать за автобусом и радоваться от того, что просто успел на него, а не от того, что не умер, пока
бежал. Наконец, я могу завязывать шнурки не две минуты, а секунд пятнадцать и спокойно идти дальше, не думая о последствиях. Это подарило мне веру в науку. Веру в человечество, а, точнее, веру в
человечность. Так очевидно помогать людям и так прямолинейно менять судьбы — настоящее искусство.
Илья: Не знаю. Чувствовал себя неловко. Помню, как кто-то в начальной школе узнал про мои проблемы с сердцем, и одна
девочка, которая мне очень сильно нравилась, проронила фразу: «Ну, значит сдохнет раньше». Тогда я решил, что не хочу ни с кем этим делиться. Сейчас все совершенно по-другому. Эти шутки меня
даже немного забавляют. Но когда ты ребёнок, такое поведение сверстников так или иначе заставляет закрыться в себе и никого не подпускать к своим проблемам.
Аня: Что изменилось после операции, помимо того, что ты стал сильнее физически?
Илья: Я осознал, насколько мощным и великим существом является человек. С помощью каких-то инструментов и кусков
какого-то материала он может изменить жизнь другого человека настолько, что это не вписывается ни в какие рамки. Грубо говоря, куча знаний и кусок пластика навсегда поменяли мою жизнь. И уже
отсюда, как ты сказала, выливаются физические моменты - я могу заниматься спортом. Могу бежать за автобусом и радоваться от того, что просто успел на него, а не от того, что не умер, пока
бежал. Наконец, я могу завязывать шнурки не две минуты, а секунд пятнадцать и спокойно идти дальше, не думая о последствиях. Это подарило мне веру в науку. Веру в человечество, а, точнее, веру в
человечность. Так очевидно помогать людям и так прямолинейно менять судьбы — настоящее искусство.
Аня: Какова для тебя сейчас ценность жизни? Ты часто задумываешься о том, что висел на волоске?
Илья: В первые дни после операции я действительно осознал, насколько бесценна моя жизнь, и мне хотелось поймать эти мгновения. Просыпаешься утром и думаешь — сегодня будут процедуры, упражнения, сегодня моё состояние станет лучше. Пропуск приёма какого-то одного препарата — и следующего дня уже может не быть. Жизнь подобна хрустальной вазе — мы ей не очень дорожим, но когда она начинает скатываться со стола, мы понимаем — чёрт, она же сейчас разобьётся, нужно что-то сделать! Эту первую постоперационную неделю я будто катился по столу. Потом, остановившись у края этого самого стола, мне стало легче. Сейчас я редко задумываюсь о том, что был близок к смерти. Эти мысли уходят.
Аня: Помню, ты собирался в США. Как ты готовился к поездке, пока
не узнал о необходимости операции?
Илья: В первые дни после операции я действительно осознал, насколько бесценна моя жизнь, и мне хотелось поймать эти мгновения. Просыпаешься утром и думаешь — сегодня будут процедуры, упражнения, сегодня моё состояние станет лучше. Пропуск приёма какого-то одного препарата — и следующего дня уже может не быть. Жизнь подобна хрустальной вазе — мы ей не очень дорожим, но когда она начинает скатываться со стола, мы понимаем — чёрт, она же сейчас разобьётся, нужно что-то сделать! Эту первую постоперационную неделю я будто катился по столу. Потом, остановившись у края этого самого стола, мне стало легче. Сейчас я редко задумываюсь о том, что был близок к смерти. Эти мысли уходят.
Аня: Помню, ты собирался в США. Как ты готовился к поездке, пока
не узнал о необходимости операции?
Илья: Я должен был поехать по программе «Work & Travel». Это было лето 2016 года. Целый месяц я искал подходящее место и город. После долгих поисков и отправленных резюме, я все-таки нашёл неплохую работу в городе Аннаполис, расположенному не
так далеко от Нью-Йорка. Изюминкой всего был дом, который сдавал американский военный, служивший когда-то в восточной Европе и отлично знавший русский язык . Мы с ним долго
переписывались, и я узнал, что он хотел бы переехать в более теплые края вроде Калифорнии и на лето собирается уехать на поиски жилья. Я ожидал, что он озвучит какую-то баснословную сумму за аренду своего дома, но он сказал, что я должен буду всего лишь присматривать за его котами и оплачивать коммунальные услуги! Но потом я посетил хирурга, и меня положили в больницу. Да, я был расстроен, но желание наконец-таки поменять клапан было сильнее. Мысли о возможности другой жизни всё перекрыли.
Аня: Ты веришь в судьбу?
Илья: После операции доктор сказал мне: «Когда мы посмотрели на твой клапан, то очень удивились, потому что такие клапаны обычно формируются у восьмидесятилетних мужчин. Ты мог просто в очередной раз куда-то побежать, резко напрячься, и твой клапан просто бы рассыпался — один сплошной кальциноз». Вот поехал бы я в Америку, потащил бы что-то тяжелое. Кто знает, что могло бы случиться? Иногда лучше не рисковать. Я всё-таки верю,
что всё не просто так и что жизнь иногда посылает нам знаки, которых стоит прислушиваться.
29.10.2018
Интервью : Анна Кращук
Фото : Игорь Тормышов
так далеко от Нью-Йорка. Изюминкой всего был дом, который сдавал американский военный, служивший когда-то в восточной Европе и отлично знавший русский язык . Мы с ним долго
переписывались, и я узнал, что он хотел бы переехать в более теплые края вроде Калифорнии и на лето собирается уехать на поиски жилья. Я ожидал, что он озвучит какую-то баснословную сумму за аренду своего дома, но он сказал, что я должен буду всего лишь присматривать за его котами и оплачивать коммунальные услуги! Но потом я посетил хирурга, и меня положили в больницу. Да, я был расстроен, но желание наконец-таки поменять клапан было сильнее. Мысли о возможности другой жизни всё перекрыли.
Аня: Ты веришь в судьбу?
Илья: После операции доктор сказал мне: «Когда мы посмотрели на твой клапан, то очень удивились, потому что такие клапаны обычно формируются у восьмидесятилетних мужчин. Ты мог просто в очередной раз куда-то побежать, резко напрячься, и твой клапан просто бы рассыпался — один сплошной кальциноз». Вот поехал бы я в Америку, потащил бы что-то тяжелое. Кто знает, что могло бы случиться? Иногда лучше не рисковать. Я всё-таки верю,
что всё не просто так и что жизнь иногда посылает нам знаки, которых стоит прислушиваться.
29.10.2018
Интервью : Анна Кращук
Фото : Игорь Тормышов
